Внешняя политика СССР накануне   й мировой Внешняя политика СССР накануне   й мировой
Внешняя политика СССР накануне   й мировой РЕФЕРАТЫ РЕКОМЕНДУЕМ  
 
Тема
 • Главная
 • Авиация
 • Астрономия
 • Безопасность жизнедеятельности
 • Биографии
 • Бухгалтерия и аудит
 • География
 • Геология
 • Животные
 • Иностранный язык
 • Искусство
 • История
 • Кулинария
 • Культурология
 • Лингвистика
 • Литература
 • Логистика
 • Математика
 • Машиностроение
 • Медицина
 • Менеджмент
 • Металлургия
 • Музыка
 • Педагогика
 • Политология
 • Право
 • Программирование
 • Психология
 • Реклама
 • Социология
 • Страноведение
 • Транспорт
 • Физика
 • Философия
 • Химия
 • Ценные бумаги
 • Экономика
 • Естествознание




Внешняя политика СССР накануне й мировой

О
бстоятельства, приведшие ко второй мировой войне в
сентябре 1939 г., относятся к тем «вечным» темам, которыми еще долго будет
заниматься историческая наука. Прежде всего, это касается двух стерж­невых
событий 1939 г.—провала советско-англо-французских («трой­ственных»)
переговоров и заключения советско-германского договора о ненападении.
На протяжении 50 лет продолжается дискуссия о том,
какое место занимали и какую роль сыграли эти события в возникновении предвоен­ного
политического кризиса. Если по поводу «тройственных» перегово­ров позиции
исследователей постепенно сближаются и в настоящее вре­мя практически нет
серьезных историков, которые рискнули бы оправ­дать кого-либо из участников
этих переговоров, то иная ситуация сло­жилась вокруг трактовки советско-германского
договора о ненападении 23 августа 1939 года. Основная причина этого заключалась
в упорном нежелании советской стороны признать наличие важнейшей составной
части договора—секретного протокола, предопределившего участь ря­да стран
Восточной Европы.
     Еще на этапе советско-германских переговоров
 заключили договора первым (и, пожалуй,
тогда единственным) из влиятельных государ­ственных деятелей СССР, кто возразил
против сближения с гитлеров­ской Германией, был народный комиссар иностранных
дел М. М. Лит­винов. Впоследствии, когда договор стал фактом, неприятие его в
раз­ных слоях населения Советского Союза сохранялось. Подобные наст­роения
побудили одного из архитекторов этого документа, председателя Совнаркома и
наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова, с трибуны Верховного Совета СССР
31 августа 1939 г., во время ратифика­ции договора, предупредить «некоторых
близоруких людей, которые, увлекшись упрощенной антифашистской агитацией»,
проявляют «непо­нимание самых простых основ начавшегося улучшения политических
от­ношений между Советским Союзом и Германией». Тема договора ста­ла одной из
«.неудобных» для исследователей.
            С началом агрессии Германии
против Советского Союза договор был автоматически аннулирован. Проблема его
происхождения и ха­рактера стала менее актуальной. Но наличие секретного
протокола обе стороны по-прежнему замалчивали. Новая вспышка интереса широкой
общественности к проблеме проявилась в связи с открывшимся в нояб­ре 19-15 г.
Нюрнбергским процессом над главными нацистскими воен­ными преступниками. На нем
впервые было упомянуто о существовании этого протокола, но по инициативе
советской стороны и по договорен­ности между представителями стран
антигитлеровской коалиции воп­рос этот не поднимался. В 1946 г. внимание
общественности к этой те­ме привлекла американская печать, а в 1948 г.
госдепартамент США издал сборник трофейных документов о советско-германских
отношени­ях кануна войны, включив в него и тексты секретных протоколов. В ответ
на эту «идеологическую диверсию» США по указанию министра иностранных дел СССР
Молотова появилась брошюра «Фальсификато­ры истории (историческая справка)», в
которой была предпринята попытка опровергнуть факты.
            Широкое обсуждение за рубежом этой
проблемы на базе опублико­ванных документов не могло остаться не замеченным
советскими историками. При жизни Сталина многие из них, придерживаясь официаль­ной
тачки зрения, характеризовали договор как «мудрое решение вож­дя». С 1953 г.
появилась возможность уточнить эту оценку и назвать договор «вынужденной» со
стороны Советского Союза мерой. Одновре­менно в умы ряда наших историков
закрадывалось сомнение в право­мерности и этой дефиниции. Но свои взгляды они
могли высказывать только на научных конференциях, а не в печати.
В
настоящее время, постепенно и с большими усилиями освобож­даясь от некоторых
идеологизированных догм, советские историки пред­принимают серьезные попытки
анализировать не только советско-германский договор, но и весь комплекс событий
предвоенного времени. Эта работа принесла определенные результаты, особенно в
связи с обнародованием некоторых советских документов, большой доступностью для
наших исследователей трудов зарубежных специалистов, проведением ряда
международных и национальных на­учных форумов. В журналах и газетах опубликован
ряд интересных, хотя иногда и спорных, статей.
Принципиальное
значение для оценки событий 1939 г. имеют сооб­щение Комиссии по политической и
правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 23 августа
1939г., сделанное ее пред­седателем Л. Н. Яковлевым на Втором съезде народных
депутатов СССР, соответствующее постановление съезда, а также статья пер­вого
заместителя министра иностранных дел СССР А. Г. Ковалева, убедительно
подтвердившие существование секретного протокола к советско-германскому
договору от 23 августа 1939 года. В итоге более четко вырисовываются реальные
события того сложного и противоречи­вого времени.
            Цель настоящей работы состоит в том,
чтобы, используя имеющиеся возможности, высказать некоторые соображения
относительно того, как вписывалась сталинская
внешнеполитическая концепция в предвоенный политический кризис и как она
соизмерялась с политикой Англии, Франции и Германии.
К середине 30-х годов Советское
государство убедительно демонстрировало свою заинтересованность в мирном
сосуществовании с капиталистическими странами. Комиссия по политической и
правовой оценке советско-германского договора в ненападении сформулировала еле
дующий важный тезис. «В дипломатической документации СССР 1937—1938 годы не
обнаружено свидетельств, которые говорили бы о советских намерениях добиваться
взаимопонимания с Берлином» Но случаи зондажа, правда, неудачные, в то время
имели место. Углубившиеся сталинские деформации во внутриполитической жизни
СССР находили отражение и в его международной политике. Являясь Генеральным
секретарем ЦК ВКП (б), Сталин официально и непосредственно н» занимался
текущими внешнеполитическими делами: не участвовал в переговорах с другими
государствами, не принимал послов, не подписывал дипломатических документов.
Вместе с тем его внешнеполитическая концепция и «особый почерк» чувствовались
во всех шагах Советского правительства в области внешней политики.
В принципиальном плане это проявлялось, прежде всего,
в том, что советское руководство под давлением Сталина давало одностороннюю
оценку расстановки и соотношения политических сил в мире. Утверждалось,
например, что в центре мировой политики стояла борьба двух мировых
систем—капиталистической и социалистической. Отсюда и тезис: СССР является
крепостью, осажденной врагами, одиноким островком в бушующем океане
империализма, который только и ждет случая, чтобы смыть этот островок с лица
Земли. Из этого тезиса сле­довал вывод, который настойчиво навязывал советскому
народу Сталин чтобы оправдать свою внутреннюю политику: необходимо усиливать
эту крепость (то есть сталинский террористический режим) и всячески под­держивать
закрытый характер советского общества.
Важный
гуманистический принцип приоритетности в международных отношениях
общечеловеческих интересов над классовыми Сталин полностью игнорировал. Да и
как он мог уважать этот принцип, если в 1937 г. выдвинул концепцию об
обострении классовой борьбы в со­ветском обществе, а в международных делах не
учитывал классовой и политической разнородности сил, действовавших на мировой
арене Сталин и его окружение, прежде всего Молотов, придерживались своего,
субъективного и дилетантского, подхода к советской внешнеполи­тической
стратегии, заложенной В. И. Лениным и успешно проводив­шейся наркомами
иностранных дел Г. В. Чичериным, а затем Литви­новым. Искусственно созданный
Сталиным в сфере внешней политики дух конфронтации (которому пытался
противодействовать Литвинов) пронизывал действия советского руководства, что
мешало ему трезво оценить интересы СССР и реально определить, где враги, а где
силы, могущие стать его союзниками. Этому препятствовал, прежде всего,
франко-английский синдром Сталина. Сталинский режима политическом и в моральном
плане был больше подготовлен к сговору с Гитлером.
Командно-административные методы и примитивно
идеологизиро­ванный подход Сталина ко многим внешнеполитическим проблемам до­влели
над советской дипломатией. Процесс принятия важных внешне­политических решений
имел узкоэлитарный характер и нередко прохо­дил без оперы на выводы науки.
Вследствие неверных идеологических концепций авторитарной практики во внешней
политике СССР слож­ные и противоречивые процессы, протекавшие в мире в период
пред­военного политического кризиса, воспринимались неадекватно и объек­тивно
не соответствовали коренным интересам Советского государства.
Не подлежит сомнению, что главными виновниками
предвоенного политического кризиса, а затем и поджигателями мировой войны были
Германия, Италия и Япония, которым содействовали их сателлиты. Однако немалая
доля ответственности ложится и на правящие круги
Англии
и Франции, которые в Мюнхене пошли на преступное попусти­тельство Гитлеру,
открывшее «зеленый свет» войне. Трудно уйти и от мысли, что в тот сложный
момент советских руководителей также по­кинуло чувство реализма и выдержки. Они
не могли не знать о глобаль­ных планах Гитлера, жертвами которых неизбежно
должны были стать и западные державы, и поэтому мюнхенскую политику со всеми ее
пороками нельзя было расценивать как последнее слово их прави­тельств. Это
позволяет сказать, что наряду с политикой Англии и Фран­ции сталинизм стал
одной из основных причин, помешавших Советско­му Союзу достигнуть соглашения с
ними о совместных действиях про­тив фашизма.
            Сталин испытывал недоверие к политике
Англии и Франции обо­стрившееся после Мюнхена, когда эти страны небезуспешно
стремились сделать все возможное, чтобы СССР оказался в международной изоля­ции,
и свели практически на нет усилия советской дипломатии по созда­нию системы
коллективной безопасности. Однако до мая 1939 г. он все же не терял надежды на
сотрудничество с Лондоном и Парижем не возражал против реанимации системы
коллективной безопасности, од­новременно давая понять, что не исключена
возможность улучшения отношений с Германией. В докладе на XVIII съезде ВКП (б)
10 марта 1939 г. Сталин заявил, что советская дипломатия будет проводить по­литику
мира и укрепления деловых связей со всеми странами, соблюдая при этом
осторожность и не давая провокаторам войны втянуть СССР в конфликт. Эти слова с
озабоченностью были восприняты в столицах западных держав. В Берлине же их
поняли как приглашение к диалогу
Это
было время, когда резко усилилась угроза возникновения вой­ны в Европе.
Германия захватила и расчленила Чехословакию. Эти аг­рессивные действия вызвали
тревогу во многих странах, однако, пути обеспечения своей безопасности они
видели по-разному. Усиливавшая­ся агрессивность Германии, которая уже
непосредственно угрожала ин­тересам Великобритании и Франции в Европе, и
нараставшее недоволь­ство общественности этих стран политикой умиротворения
Гитлера ока­зали влияние на эволюцию внешнеполитической - линии глав их пра­вительств—Н.
Чемберлена и Э. Даладье. Правда, менялась она непо­следовательно, но все же это
не было тактическим приемом, за которым скрывалось сознательное продолжение попустительства
Гитлеру.
Перемены в политике Англии и
Франции состояли в следующем: во-первых, со второй половины марта 1939 г.,
когда Англию и Францию по­стигло горькое разочарование, так как Гитлер,
оккупировав Чехослова­кию, перешел тот рубеж, непосредственно за которым лежали
интере­сы этих держав, Чемберлен и Даладье предприняли шаги к началу
переговоров с Советским Союзом, как по политическим, так и по воен­ным
вопросам. Подобное развитие событий свидетельствовало о том, что Англия и
Франция перестали игнорировать, как делали это до Мюнхена, роль СССР в
европейской политике и вынуждены были считать­ся с ним как с важным
политическим фактором в Европе. Во-вторых, 31 марта 1939 г. Чемберлен заявил в
парламенте, что в случае возникновения угрозы независимости Польши и если
последняя окажет при этом сопротивление, английское правительство «будет
считать себя обязан­ным немедленно оказать польскому правительству всю
находящуюся в его силах помощь». Эти односторонние гарантии вскоре приобрели
взаимный характер, что и было зафиксировано в англо-польском ком­мюнике от 6
апреля 1939 года. Позже подобное заявление сделало и французское правительство.
Летом того же года эти документы были оформлены в международно-правовые
обязательства о гарантиях.
Казалось Сталину следовало бы в полном объеме
использовать сложившуюся исключительно благоприятную ситуацию для углубления
контактов с Лондоном и Парижем для внешнеполитической изоляции Берлина. В
какой-то мере он так и поступал, хотя, по-прежнему не до­веряя политике Англии
и Франции, продолжал двойную игру. Он улучшал отношения с Германией, не
учитывая того, что в диалоге с Совет­ским Союзом Гитлер преследовал цель
сорвать наметившиеся тройственные переговоры. Столкнувшись с первыми
затруднениями на пере­говорах с западными державами. Советское правительство
стало терять веру в возможность серьезного сотрудничества с ними. Задолго до на­чала
военных переговоров секретарь ЦК ВКП (б) А. А. Жданов в статье «Английское и
Французское правительства не хотят равного договора с СССР» утверждал, что
затягивание переговоров вызывает сомнение в искренности и подлинных намерений.
11 августа 1939 г, когда еще не было ясно, как
пойдут начавшиеся в Москве военные переговоры с Англией и Францией, Политбюро
ЦК ВКП (б) приняла окончательное решение в пользу приоритета перегово­ров с
Германией. Молотову было предложено вступить в официальное обсуждение поднятых
немцами вопросов. 15 августа его встречей с пос­лом Германии ё СССР Ф. фон
Шуленбургом начались официальные советско-германские переговоры. Поначалу
обсуждались проблемы, реше­ние которых привело бы к нормализации
германо-советских отношении: о совместных гарантиях независимости прибалтийских
республик о по­средничестве Берлина в нормализации отношении между СССР и Япони­ей
в частности о прекращении боев на Халхин-Голе, о развитии советско-германских
торговых отношений и некоторые другие. Вопросы, связанные с территориальными
изменениями в других странах, не под­нимались. Как докладывал в Берлин
Шуленбург, Молотов с интересом выслушал предложение о краткосрочном приезде в
Москву министра иностранных дел Германии И. Риббентропа, а также спросил относи­тельно
идеи заключения договора о ненападении.
Таким образом, судьба «тройственных» переговоров
была предреше­на. По предложению Сталина советская делегация во главе с К. Е.
Во­рошиловым прервала переговоры, отметив при этом, что заключение
советско-германского договора вполне совместимо с подписанием трой­ственного
пакта между СССР, Англией и Францией. Французскому послу П. Наджиару Молотов
заявил, что переговоры с англо-французской делегацией могли бы быть продолжены
через неделю после заключения советско-германского договора ". Эти
заявления, во-первых, были сделаны чтобы успокоить мировое общественное мнение:
народам трудно было поверить что руководитель социалистического государства
может пойти на переговоры с фашистским диктатором (о существовании секретного
протокола они вообще не знали); во-вторых, они представляли собой элементарный
блеф, ибо нельзя одновременно быть союзником агрессора и его жертв.
Конечно,
западные партнеры не проявляли активности и должной заинтересованности в
заключение военного соглашения с Советским Со­юзом и поэтому несут свою долю
ответственности, за срыв «тройствен­ных» переговоров. Но советское руководство
также не все сделало, что­бы добиться такого соглашения. Следовательно, всем
участникам переговоров.
Утверждение,
что Сталин пошел на сближение с Германией лишь за несколько дней до 23 августа,
находясь в безвыходной и опасной си­туации, не соответствует действительности.
Советско-германский дого­вор не был экспромтом.
Он стал итогом эволюции, которую советская внешнеполитическая линия претерпела
за несколько предшествующих месяцев при пассивности западных держав и
энергичном подталкива­нии с немецкой стороны, действовавшей весьма инициативно.
22 авгус­та, выступая перед высшим командным составом вермахта, Гитлер за­явил,
что решение «идти со Сталиным» он принял с осени 1938 года. Интересное
признание сделал 27 августа и немецкий военный атташе генерал Э. Кестринг,
приехавший в отдел внешних сношений Нарко­мата оборот, с поздравлением по
случаю подписания советско-германского договора, В ходе беседы он сказал, что
еще пять лет тому назад предлагал подписать подобный договор, а после доклада
Сталина на XVIII партсъезде напомнил своему руководству об этом предложении,
однако тогда Германия еще не была готова сделать такой шаг
На
этом завершился важный этап предвоенного политического кри­зиса. Подписание
советско-германского договора о ненападении 23 ав­густа 1939 г. и секретного
протокола к нему стало решающим событием накануне второй мировой войны и одним
из самых крупных политиче­ских просчетов Сталина, хотя сам он считал это
«победой» (удалось обмануть Гитлера!). В свою очередь, гитлеровская верхушка с
боль­шим основанием рассматривала договор как свою великую победу. Гитлер
заявил, что отныне весь мир в его кармане.
            Почему Сталин предпринял столь
рискованный шаг и пошел на договор с гитлеровской Германией? По-видимому, он
опасался, что Ан­глия и Франция совместно с Германией образуют единый
антисоветский фронт. Однако реалистическая оценка международной ситуации того
периода, которую, в частности, давал Литвинов, показывает, что в цент­ре
европейской и, в конечном счете, мировой полкики были противо­речия между
англо-французским блоком и Германией. В то же время опасность нападения
Германии на СССР в 1939 г. Сталиным сильно преувеличивалась. К такой войне
Германия не была готова. Впослед­ствии заместитель начальника оперативного
управления ОКВ генерал В. Варлимонт подтвердил, что германская армия никогда не
была так плохо подготовлена к войне, как в 1939 г.: не хватало боеприпасов, тя­желых
танков, автомашин, средств связи и железнодорожных войск, плохо обстояло дело с
подготовкой резерва, особенно офицерского со­става 14. В 1938—1939 гг. Гитлеру
удавалось добиваться успеха в своих внешнеполитических авантюрах
преимущественно путем шантажа, что признавали и его генералы.
            Япония также не была готова к большой
войне, что показали со­бытия на Халхин-Голе. Ее правящие круги не рискнули
напасть на СССР даже в гораздо более благоприятный для них период — в 1941 и
1942 гидах. Нельзя не согласиться с выводом, сделанным В. И. Дашичевым в одном
из его выступлений: в 1939 г. военно-стратегические планы Японии были связаны,
прежде всего, с экспансией в Юго-Восточной Азии, Китае и южной части Тихого
океана.
            В литературе встречаются утверждения,
что и при отсутствии советско-германского договора Германия напала бы на Польшу
и раз­громила ее, и тогда вермахт оказался бы непосредственно у границ Советского
Союза, который находился бы к тому же в международной изоляции; что в
подготовке агрессии Гитлер зашел слишком далеко, чтобы отказаться от своих
планов 16. Но такое развитие событий было маловероятным, Не исключено, что в то
время Германия не рискнула бы прибегнуть 
военной авантюре против Польши. Необеспеченность стратегического; тыла
на востоке, чреватая борьбой на два фронта, мог­ла бы вызвать опасную для
Гитлера оппозицию в немецких военных кругах: он, как {подтверждают последующие
события, неоднократно от­кладывал свои агрессивные акции, если для их
осуществления не было подходящих условий.
Итак, сговор двух диктаторов совершился. Сталин дал
согласие на заключение договора, а Молотов и Риббентроп подписали его в ночь с
23 на 24 августа 1939 г. в Москве. Решение Сталина и Молотова озна­чало, что
они опирались не на глубокий анализ стратегических последст­вий этого
шага,  а на сиюминутную, тактическую
выгоду. А. Н. Яковлев на Втором съезде народных депутатов СССР отметил, что
всесторон­ний анализ этой проблемы пока отсутствует, но «все же документы го­ворят,
что советская политика строилась тогда чаще на оперативных сообщениях, нежели
на глубоких стратегических выкладках».
            Обосновывая неизбежность
советско-германского договора о нена­падении, иногда ссылаются на то, что
Англия и Франция еще раньше заключили с Германией аналогичные договоры о
ненападении: англо­германская декларация была подписана Чемберленом 30 сентября
1938 г., перед его отъездом из Мюнхена, германо-французская—6 декабря того же
года. Однако сравнение эти документов неправомерно по ря­ду причин. Во-первых,
общая военно-политическая обстановка осени 1939 г. несопоставима с тем же
периодом предыдущего года — тогда  война
не стояли у порога. Во-вторых, в 1938 г. стороны договорились о развитии
добрососедских отношений, признали отсутствие каких-либо территориальных споров
и установили, что существующая граница между ними является окончательной. Можно
ли такую договоренность считать предосудительной и почему она должна была вести
к дестаби­лизации обстановки? В-третьих, и это особенно важно, обе эти деклара­ции
имели открытый характер и не сопровождались секретными прото­колами,
направленными против интересов третьих стран. В-четвертых, это были декларации,
отличавшиеся от других договорных документов тем, что представляли собой
заявления государств, устанавливающие их взгляды на Определенные проблемы и
излагающие общие принципы отношении между этими странами. Такие декларации
соответствовали принципам международного права и не могли быть источником между­народной
напряженности.
            Было ли неизбежным подписание
советско-германского договора? В. М. Фалин считает, «что в момент принятия
решения — заключать или нет договор о ненападении с Германией (19—20 августа
1939 г.) — у Сталина выбора не существовало. Все шансы на достижение соглаше­ний
с Англией и Францией были полностью исчерпаны, что лишало аль­тернативы».
Сторонники этой точки зрения А. С. Орлов и С. А. Тюшкевич так и назвали свою
статью: «Пакт 1939 года: альтернативы не бы­ло» 19. Однако на вопрос, был ли
советско-германский договор следст­вием сложившейся в то время международной
обстановки, вряд ли можно дать положительный ответ. Подписание договора не было
неизбеж­ным, ибо альтернатива все-таки существовала. Да, альтернатива была, но
отсутствовало желание ею воспользоваться.
Заключение
договора оказалось неизбежным по другой причине: имея в руках неограниченную
власть и, считая свои решения безоши­бочными, Сталин воспользовался случаем для
демонстрации своего по­литического «гения». «Сталин и Молотов заключали
соглашение о сот­рудничестве с фашистской Германией не потому, что в
сложившейся международной обстановке иного выхода не было, а потому, что это
был тот выход из сложившейся ситуации, которого они давно желали» 20. Таково обоснованное
мнение Е. А. Гнедина, бывшего в те годы ответ­ственным работником Наркоминдела
и имевшего прямое отношение к упомянутым событиям. К такому же выводу пришли В.
М. Кулиш и А. О. Чубарьян: «Альтернатива была, но осталась нереализованной».
При анализе вопроса о «вынужденной необходимости» заключения
советско-германского договора о ненападении неизбежно возникает контрвопрос:
кто же мог загнать Сталина в угол, из которого не было выхода? Сделать это мог
только сам Сталин, и только в этом смысле можно трактовать договор как
«вынужденную меру».
Некоторые
исследователи справедливо утверждают, что договор 23 августа 1939 г. нельзя
вычленять из предыдущей истории перегово­ров, в частности отрезать его от
Мюнхенского сговора, упомянутых анг­ло-германской и германо-французской
деклараций и некоторых других документов. Но с еще большим основанием его
нельзя рассматривать изолированно от последовавших за ним (вплоть до июня 1941
г.) советско-германских договоренностей. Особой одиозностью, о чем свидетель­ствует
само его название, выделяется в этом отношении германо-совет­ский Договор о
дружбе и границе между СССР и Германией, подпи­санный в Москве 28 сентября 1939
года. При отлете из Москвы 24 августа Риббентроп дал интервью корреспондентам
Германского информа­ционного агентства, в котором заявил, что «фюрер и Сталин
решили установить дружественные отношения» между обеими странами. Это означает,
что такая «дружба» началась отнюдь не 28 сентября; прин­ципиальная
договоренность о ней была достигнута уже 23 августа.
В духе
советско-германского договора от 28 сентября было состав­лено и «Заявление
советского и германского правительств», в котором содержался призыв к Англии и
Франции прекратить войну с Германи­ей, что отвечало бы «интересам всех
народов». Далее следовало преду­преждение, что, если западные демократии
откажутся от данного пред­ложения, они будут нести «ответственность за
продолжение войны, при­чем в случае продолжения войны правительства Германии и
СССР будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах». Внеш­нее
обрамление этого призыва могло ввести в заблуждение. Но, во-пер­вых, этот
документ не отвечал «интересам всех народов», ибо его реали­зация означала бы
возврат к Мюнхену и новому «умиротворению» Гит­лера (теперь за счет Польши).
Во-вторых, попытка возложить ответст­венность за продолжение войны на Англию и
Францию не имела под собой основания, ибо эти страны, их правительства и народы
вели обо­ронительную войну, защищали свою свободу и национальную независи­мость.
В-третьих, предупреждение, что СССР и Германия будут консультироваться о
принятии «необходимых мер», означало, что совет­ское руководство в обстановке
продолжающейся войны совместно с од­ной из воюющих сторон шло на прямую
конфронтацию с другой, под­вергая свою страну реальной угрозе быть вовлеченной
в войну. Тем самым СССР приблизился к черте, за которой кончался его нейтрали­тета
начинался фактический военно-политический союз с Германией.
Кроме нормализации политических отношений, Сталин
был весь­ма заинтересован в углублении торгово-экономических связей с Герма­нией.
С этой целью в развитие договора о ненападении в 1939—1941 гг. между Советским
Союзом и Германией был заключен ряд соглашении экономического и
торгово-кредитного характера. СССР экспортиро­вал промышленное сырье, нефтяные
продукты и продукты питания, осо­бенно зерновые; Германия поставляла
промышленное оборудование. Советское правительство разрешило ей транзит
стратегического сырья из Японии, Китая, Афганистана, Ирана и Румынии. Более
того, цинк и каучук, закупленные СССР в Англии, и хлопок — в США, по некоторым
данным, также частично переправлялись в Германию. Вряд ли по­добные акции
соответствовали нейтральному статусу. Экономические и торговые отношения с
Германией имели, конечно, определенное значе­ние для Советского Союза, но
большую выгоду от них получила Герма­ния, ибо СССР имел возможность торговать с
любой страной мира, тог­да как Германия из-за англо-французской экономической
блокады рас­полагала крайне ограниченными внешнеторговыми возможностями.
Сталин
сыграл решающую роль и в том, что Исполком Коминтер­на, советские; средства
массовой информации и официальные органы извращенно толковали политический
характер начавшейся 1 сентября войны и позиции, участвовавших в ней сторон, что
привело к крайне не­гативным последствиям. Утверждалось, например, что обе
воюющие ко­алиции ведут империалистическую агрессивную войну и что ее зачин­щиками
являются Англия и Франция, а не Германия. Даже в наше вре­мя некоторые
исследователи продолжают утверждать, что вторая мировая война началась как
империалистическая и несправедливая с обе­их сторон и лишь позже стала
перерастать в справедливую и освободи­тельную27. В действительности вторая
мировая война с самого начала, и до победоносного завершения со стороны всех
противников фашистской Германии была войной справедливой и освободительной, ибо
позиция правительств этих стран в основном и главном совпадала с жизненными
интересами их народов.
Проблема определения политического характера второй
мировой войны была отнюдь не академической. Она явилась для Сталина теоре­тической
базой для формирования собственной тактики и стратегии. Он не хотел видеть
различии между двумя противоборствующими группи­ровками, рассматривая каждую из
них как потенциального антисовет­ского агрессора. Комиссия Второго съезда
народных депутатов СССР сделала вполне обоснованный вывод: эта концепция в
роковые дни ав­густа 1939 г. сыграла негативную роль. Попытка Сталина поставить
те­кущую политику и цели стран буржуазной демократии и фашистских государств на
одну доску неизбежно приводила к недооценке опасности со стороны последних.
Такая позиция советского руководства и Испол­кома Коминтерна в первый период
войны мешала разоблачению фашиз­ма и задержала развертывание борьбы против него
народных масс.
Позиция Сталина особенно четко проявилась в ходе
германо-поль­ской кампании в сентябре 1939 г., когда СССР осуществлял фактиче­ское
военное сотрудничество с Германией и не придерживался своего официально
объявленного нейтралитета. В частности, в соответствии с нормами международного
права центральные государства могут пре­доставлять убежище войскам, военным
кораблям и самолетам воюющих стран, но обязательно с последующим их
интернированием, если их срок пребывания превышает одни сутки; Эти важные
условия советски­ми властями не соблюдались. Осуществлялось обслуживание
немецких военных кораблей в советских портах в бассейне Баренцева моря; пре­доставлялся
транзит с Дальнего Востока в Германию офицерам из по­топленного в Тихом океане
германского карманного линкора многочисленные группы немецких разведчиков
получали разрешение беспрепятственно объезжать западные районы Советского Союза
под предлогом организации переселения этнических немцев из прибалтийских
республик, западных областей Украины и Белоруссии в Германию и поисков могил
немецких солдат, погибших в годы первой мировой войны; лично Сталиным было
запрещено пресекать провока­ционные полеты немецких самолетов над советской
территорией. Это благодушие дорого обошлось советскому народу.
Без
каких-либо трудностей осуществлялось и военное сотрудниче­ство Германии и СССР
во время боевых действий на территории Поль­ши, для чего заблаговременно была
установлена демаркационная линия разделения войск. В зависимости от темпов их
продвижения эта линия корректировалась. Вступление советских войск в пределы
Польши в принципе было предопределено секретным протоколом. Германская сто­рона
была, естественно, заинтересована в совместных действиях с со­ветскими войсками
с самого начала воины против Польши. Но Сталин затягивал оговоренный в принципе
срок вмешательства СССР в войну с Польшей. Он хотел психологически подготовить
со­ветский народ к восприятию этого неожиданного акта в нужном духе, ввести в
заблуждение о намерениях в отношении Польши. Как справед­ливо утверждает Комиссия
Второго съезда народных депутатов СССР, Гитлер готовил почву для того, чтобы
столкнуть Советский Союз не только с Польшей, но и с Англией н Францией, и
«порой наша страна была на волоске от подобного разворота событий, особенно
после всту­пления частей Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Ук­раину».
Вступление
советских войск в пределы Польши, начавшееся ранним утром 17 сентября, привело
к тому, что отношения Англии и Франции с Советским Союзом резко обострились и
были на грани разрыва. 19 сентября в Москве была получена англо-французская
нота, в кото­рой содержалось требование прекратить продвижение советских войск,
а затем и вывести их из Польши. В противном случае, говорилось в но­те, в
соответствии с польско-французским союзническим договором объ­явление воины
Советскому Союзу может произойти автоматически. Можно утверждать, что в то
время, когда между Германией и западны­ми странами шла «горячая» война,
Советский Союз находился с ними в состоянии «психологической» воины. Правда,
уже на следующий день всем британским дипломатическим представительствам было
дано разъ­яснение, что Англия не только не собирается объявлять войну Совет­скому
Союзу, но, наоборот, должна оставаться в возможно лучших от­ношениях с ним.
Было также предложено прекратить всякую антисовет­скую пропаганду.
Утром 17 сентября Советское правительство сообщило,
что по его приказу войска Красной Армии предпринимают поход в Польшу с це­лью
освобождения единокровных братьев — украинцев и белорусов, проживающих в ее
восточных районах. Сталинское руководство, пойдя на такой шаг, нарушило Рижский
мирный договор 1921 г. и советско-польский договор о ненападении 1932 г., а тем
самым — и принцип международного права: «договоры должны соблюдаться», что
квали­фицируется как неправомерное деяние. Правда, по международному праву
допускается аннулирование договора, если государство-контр­агент прекращает
существование, но вместе с тем не признается пре­кращение существования
государства, если его высшие органы продол­жают олицетворять его суверенитет в
эмиграции, как это было с поль­ским правительством. В совместном
германо-советском коммюнике, при­нятом 18, но опубликованном лишь 20 сентября,
по предложению гер­манской стороны было сказано, что целью германских и
советских войск является «восстановить в Польше порядок и спокойствие,
нарушенные распадом Польского государства, и помочь населению Польши пере­устроить
условия своего государственного существования».
            Состояние войны СССР с Польшей не
было объявлено, но, по су­ществу, имели место военные действия Красной Армии
против польских воинских частей. Этот факт был признан Молотовым в докладе на
сес­сии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года. Он говорил о «бое­вом
продвижении Красной Армии» и о захвате «боевых трофеев», ко­торые составляли
«значительную часть вооружения и боевой техники польской армии». Кстати,
Молотов воспользовался случаем, чтобы еще раз обвинить Англию и Францию в
агрессии против Германии, ко­торая, мол, жаждет мира. Сотрудники
возглавлявшегося Геббельсом пропагандистского аппарата Германии подхватили эту
версию, отпеча­тали доклад Болотова на английском и французском языках в виде
листовок и разбрасывали их с самолетов над позициями англо-фран­цузских войск.
В том же докладе глава Советского правительства заявил,
что Польша развалилась вследствие совместного удара сначала герман­ской армии,
а затем и Красной Армии. Молотов указал также, что в ходе этих боев погибло 737
и было ранено 1862 советских воина35. В от­вете Гитлеру на поздравление по
случаю 60-летия Сталина отмечалось, что советско-германская дружба скреплена
совместно пролитой кро­вью. Части Красной Армии взяли более 180 тыс. польских
военноплен­ных. Это были именно военнопленные, так они тогда именовались в
служебных документах и в печати, только с июня 1941 г. их стали на­зывать
«интернированными».
В советско-германском договоре от 28 сентября 1939
г. не было ни слова о праве польского народа на государственное существование,
а «переустройство» Польши рассматривалось только с точки зрения «дальнейшего
развития дружественных отношений» между СССР и Гер­манией. В Берлине еще в ходе
боевых действий возникла идея о воз­можности создания в качестве буфера где-то
в зоне между линиями государственных интересов Германии и СССР «остаточного
польского государства». Но во время встречи с Шуленбургом 25 сентября Сталин и
Молотов отвергли эту идею (по их мнению, такое государство могло бы в будущем
помешать отношениям между СССР и Германией) , Гитлер официально отказался от
нее 6 октября (речь в рейхстаге). Этот факт опровергает утверждение, будто
советское руководство, «бу­дучи глубоко заинтересовано в том, чтобы Польша не
была уничтожена Германией, по-прежнему было готово оказать ей помощь».
            Положение поляков усугублялось еще и
тем, что существовала советско-германская договоренность о сотрудничестве «в
борьбе против польской агитации». Такое сотрудничество военных властей Германии
и СССР, как заявил Кестринг, было реальностью и протекало на всех уровнях
безукоризненно. Для обсуждения вопроса об установлении линии разграничения
германских и советских войск 19 сентября в Моск­ву прибыла германская военная
делегация. С советской стороны в пе­реговорах участвовали К. Е. Ворошилов и Б.
М. Шапошников. 21 сен­тября был подписан секретный протокол, которым, в частности,
был ус­тановлен порядок, и график отхода немецких войск на запад до установ­ленной
ранее линии по рекам Нарев — Висла и Сан. Была также дос­тигнута договоренность
о том, что «для уничтожения польских банд по пути следования советские и
германские войска будут действовать сов­местно»42. Сохранив за собой
нефтеносный район Львов—Дрогобыч, занятый в первой половине сентября
германскими войсками, позже от­ступившими к Сану, Сталин обязался ежегодно
поставлять Германии из этого района 300 тыс. т нефти.
Для
совместной борьбы против польского подполья было налажено сотрудничество между
гестапо и органами НКВД. В декабре 1939 г. в Закопане (на польской территории,
оккупированной Германией) был создан совместный учебный центр. В ходе военных
действий команди­ры передовых частей германской и советской армии обменивались
спе­циальными офицерами связи, но отдельных стычек между двигавшими­ся
навстречу друг другу войсками избежать не удалось. В ряде горо­дов западных
районов Украины и Белоруссии еще до капитуляции Вар­шавы состоялись парады
(немцы их называли «парадами победы») с участием войск обеих стран. Например, в
Гродно совместно с герман­ским генералом парад принимал комкор В. И. Чуйков, а
в Бресте — Г. Гудериан и комбриг С. М. Кривошеий.
После
подписания советско-германских договоров практиковалась взаимная информация о
предстоящих шагах сторон. Так, Шуленбург по поручению Риббентропа весной 1940
г. проинформировал Молотова о предстоящем вторжении вермахта в страны Северной
Европы, а позже в Бельгию и Нидерланды, на что глава Советского правительства
от­ветил, что он с пониманием относится к усилиям Германии защищаться от Англии
и Франции. 17 мая 1940 г. Сталин через Молотова передал германскому послу
«самые горячие поздравления в связи с успехами германских войск во Франции»45.
Германское командование высоко оценило советский нейтралитет во время вторжения
войск вермахта во Францию. Об этом свидетельствует письмо германского
военно-воздуш­ного атташе в Москве, направленное 21 мая 1940 г. начальнику отдела
внешних сношений Наркомата обороны Осетрову: «Успех германских войск на запасе
обеспечен нашей дружбой с вами. Этого мы никогда не забудем. Перед отъездом в
вашу страну я бы у Гитлера, который мне сказал: «Помни, что Сталин для нас
сделал великое дело, о чем мы никогда и ни при каких обстоятельствах не должны
за бывать»
В
свете этого иначе выглядит и советско-финляндская война, начав­шаяся по
инициативе СССР. Без предварительного согласия Германии соблюдать свою
незаинтересованность в этом регионе Балтики, зафик­сированного в «декретном
протоколе к договору 23 августа 1939г., этой войны могло не быть, хотя
некоторые предпосылки для конфликта меж­ду СССР и Финляндией и складывались в
более ранний период. Сталин и Молотов изъяснялись языком ультиматумов и с
другими соседями СССР, в великодержавной манере осуществив акцию в республиках
Прибалтики.
Возрастание опасности нападения на СССР и активные
военные акции самого советского руководства в отношении ряда соседних стран, в
том числе Финляндии, потребовали изменения и уточнения мобилиза­ционных и
стратегических планов. До августа 1940 г. их разработкой занималась группа,
возглавляемая начальником Генерального штаба Маршалом Советского Союза Б. М.
Шапошниковым, затем—генера­лом К. А. Мерецковым, а с февраля 1941 г. —
генералом Г. К.Жуковым.
В
документе, который именовался «Соображения по плану страте­гического
развёртывания Вооруженных Сил Советского Союза на слу­чай войны с Германией»,
Генштаб отмечал, что армии и флоту СССР необходимо быть готовыми воевать на два
фронта - на западе и на востоке. Наиболее опасным противником считалась
Германия, на сто­роне которой могут выступить Финляндия, Румыния, Италия и,
возмож­но, Венгрия. Наиболее опасным стратегическим направлением счита­лось
западное. Именно здесь намечалось использовать около двух тре­тей дивизий
сухопутных войск и три четверти авиации. Всего в западных пограничных округах
предполагалось иметь (фактически так и было) 170 дивизий, в том числе
стрелковых, горнострелковых и мото­стрелковых —,103, танковых — 40,
моторизованных — 20 и кавалерий­ских — 7 дивизий 47. Выступая на приеме
выпускников военных акаде­мий в Кремле 5 мая 1941 г., Сталин с тревогой
констатировал, что наи­более вероятным противником станет германская армия и
необходимо готовиться к борьбе с ней основательно.
При оценке стратегических планов и конкретных мер
советского командования по развертыванию вооруженных сил накануне Великой
Отечественной войны неизбежно возникает вопрос, который и поныне дискутируется
в некоторых странах: имело ли советское руководство намерение осуществить
превентивное нападение на Германию? Указы­вается даже, что это должно было
произойти 6 июля 1941 г., но было сорвано упреждающим ударом вермахта.
Утверждается, что такое на­мерение логически вытекало из концепции мировой
революции, от кото­рой Сталин не освободился и накануне войны.
Эту концепцию подтвердил начальник Главного
управления поли­тической пропаганды Красной Армии Л. 3. Мехлис. На XVIII съезде
партии (март 1939 г.), ссылаясь на высказывание вождя, он заявил: «Ес­ли вторая
империалистическая война обернется своим острием против первого в мирт
социалистического государства, то нужно перенести во­енные действия на
территорию противника, выполнить свои интерна­циональные обязанности и умножить
число советских республик». Ту же мысль высказал и А. А. Жданов, заявивший на
заседании Главного военного совета в июне 1941 г.: «Мы стали сильнее, можем
ставить более активные задачи».
Подобные высказывания, однако, не означают, что речь
шла о не­медленном решении этой задачи. Сталин знал, что Красная Армия в се­редине
1941 г. была не в состоянии сражаться с вермахтом, в интере­сах которого
работала промышленность всей Западной Европы. Стали­ну, как он сам заявлял,
нужно било время до середины 1942 г., чтобы осуществить намеченный план
коренного перевооружения и реоргани­зации Красной Армии. Он не подталкивал, а,
наоборот, оттягивал на­чало воины. Советский Генеральный Штаб к июню 1941 г.
даже не имел полностью отработанного плана воины. Поэтому утверждения о якобы
превентивном характере действии советского руководства в нюне 1941 г. не имеют
ни документального подтверждения, ни фактической почвы.
Внешняя политика, которую проводило советское
руководство в 1940  имела крайне
противоречивый харак­тер. С одной стороны, Сталин и его окружение клялись в
верности ле­нинским принципам внешней политики, и, прежде всего принципу миро­любия
и мирного сосуществования стран с различным социальным стро­ем, с другой —
после совместного с Германией расчленения Польши и агрессии против Финляндии
сталинское руководство своими действия­ми (особенно в Прибалтике) провоцировало
западные страны на воен­ное противоборство с Советским Союзом.
С лета 1940 г. становилось совершенно очевидным, что
после воен­ных успехов в Европе Германия не нуждалась более в нейтралитете
СССР. В беседе с английским послом С. Криппсом в сентябре 1940 г. Сталин
недвусмысленно заявил, что СССР заинтересован в том, чтобы не быть вовлеченным
в войну с Германией, и что единственная реаль­ная угроза Советскому Союзу
исходит именно от Германии. И, тем не менее, советское руководство в то время
действовало так, что это усугубило внешнеполитическую изоляцию страны, начало
которой было положено заключением советско-германского договора о ненападении в
августе 1939 года. Именно в то время СССР
прервал дипломатиче­ские отношения с эмигрантскими правительствами ряда
оккупирован­ных Германией стран, нанеся тем самым еще один удар по своему меж­дународному
престижу.
Позорной страницей в истории внешней политики
сталинского ру­ководства являются переговоры советской делегации, возглавлявшей­ся
Молотовым, с Гитлером и Риббентропом в Берлине в ноябре 1940года. В ходе
переговоров и после них советское руководство высказалось в принципе за
присоединение СССР к агрессивному тройственному пакту, возглавлявшемуся
Германией. Обсуждались также имперские претензии Сталина и Молотова на
руководящую роль на Балканах. Они дошли даже до того, что выразили Гитлеру
понимание в связи с герман­ской агрессией против Дании и Норвегии, а также
поздравили его с разгромом Франции.
            Правда советское руководство
предпринимало и некоторые меры, чтобы как-то ограничить аппетиты Гитлера. Ему
было заявлено о заин­тересованности СССР в поддержании нейтрального статуса
Швеции. Было также выражено недовольство германскими происками в Болгарии,
которую Сталин и Молотов рассматривали как «сферу своих инте­ресов» Без
консультации с Берлином СССР заключил пакт о нейтрали­тете с Японией. Наконец,
в начале апреля 1941 г. был подписан советско-югославский пакт о ненападении.
В
рассматриваемом периоде советское руководство не считало пол­ностью решенной и
«финляндскую проблему». Как следует из офици­альной записи, в беседе с Гитлером
12 ноября 1940 г. Молотов заявил что «германо-русское соглашение от прошлого
года, можно... считать выполненным во всех пунктах, кроме одного, а именно
Финляндии... Фин­ский вопрос до сих пор остается неразрешенным. И он просит
фюрера сказать ему, остаются ли в силе пункты германо-русского соглашения
относительно Финляндии. С точки зрения Советского правительства, ни­каких
изменений здесь не произошло». В ответ Гитлер подтвердил, что политически
Финляндия находится в зоне влияния СССР.
Однако
Молотов продолжал настаивать на том, чтобы в отношении Финляндии не откладывать
реализацию планов на шесть месяцев или на год, и предложил урегулировать
финский вопрос «в тех же рамках, что и в Бесарабии и в соседних странах» (т. е.
в Прибалтике). Выс­казывания Молотова полностью, как он сам заявил,
согласованные со Сталиным, свидетельствовали о том, что они упорно стремились
разме­стить советские войска на всей территории Финляндии с последующим ее
включением в состав СССР. Эти претензии вызвали у Гитлера разд­ражение, и он прекратил дискуссию на эту тему
словами: «Все страте­гические требования России были удовлетворены ее мирным
договором с Финляндией».
Десять дней спустя, по возвращении в Москву, Молотов
сообщил Шуленбургу, что СССР готов присоединиться к Пакту четырех, если
германские войска немедленно покинут Финляндию. Тогда же «Совет­ский Союз
гарантирует мирные отношения с Финляндией», для чего не­обходимо согласовать
«третий секретный протокол между Германией и Советским Союзом относительно
Финляндии». Более полугода после этого ни в Бфлине, ни в Москве проблема
Финляндии открыто не упо­миналась. А 21 июня 1941 г., накануне агрессии против
СССР, в телеграмме Шуленбургу Риббентроп подчеркнул: «Оккупация и большеви­зация
Советским Союзом представленных ему сфер влияния является прямым нарушением
московских соглашений, хотя имперское прави­тельство в течение какого-то
времени и смотрело на это сквозь паль­цы».
Сталин и его окружение до 22 июня 1941 г. слепо
верили в силу советско-германского договора и убаюкивали свой народ. М. И.
Калинин, выступая 5 мая 1941 г. перед выпускниками Военно-политической ака­демии
им. В. И. Ленина, говорил: «В момент, когда, казалось, что рука агрессора, как
думали чемберленовцы, была занесена над Советским Союзом, в это время мы
заключили пакт с Германией. Занесенная над нами рука агрессора была отведена
рукой товарища Сталина... Дого­вор, заключенный между Советским Союзом и
Германией, выбил ору­жие из их рук».
В подобном духе было составлено и пресловутое
заявление ТАСС, опубликованное 14 июня 1941 года. В нем, в частности,
утверждалось, что слухи о близости войны между СССР и Германией являются «неук­люже
состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил» и что Германия не
имеет намерения напасть на Советский Союз. Позд­нее выяснилось, что цель этого
заявления якобы состояла в том, чтобы прощупать подлинные намерения Гитлера,
однако в действительности оно создало ложное представление о международной
ситуации, дезо­риентировало советских людей и сыграло негативную роль в деле мо­билизации
страны накануне великого испытания. Вследствие недально­видной политики
советского руководства, и, прежде всего Сталина и в результате подписания
советско-германских договоров международная изоляция СССР усугубилась.
Отрицательную роль во внешнеполитической
деятельности совет­ского руководства сыграло негативное отношение Сталина и его
окружения к международной социал-демократии, которую он, а вслед за ним и
Исполком Коминтерна считали даже более опасным врагом, чем фашизм. Этой
концепции они продолжали придерживаться и после VII Конгресса Коминтерна,
вплоть до июня 1941 года.
            Проблема советского фактора в
предвоенном политическом кризи­се сложна и неоднозначна. В состоявшихся в
последнее время дискусси­ях по отдельным ее аспектам выявилась тенденция к
сближению точек зрения советских историков на события того временя. Препятствием
на пути поиска истины служат попытки, во что бы то ни стало обосновать
«поразительный эффект», якобы полученный Советским Союзом от зак­лючения в
августе 1939 г. договора с Германией, который совершенно безосновательно
оценивается как «величайшая дипломатическая побе­да первой половины XX века».
Опыт
реализации Сталиным своей внешнеполитической концепции в период острого
предвоенного политического кризиса еще раз убеж­дает в бесплодности любых
попыток обеспечить безопасность своей страны за счет безопасности других стран.
Последствия советско-германских договоренностей 1939 г. и поныне остаются, как
говорил А. Н. Яковлев на Втором съезде народных депутатов СССР, «одной из
наиболее опасных мин замедленного действия из доставшегося нам в наследство минного
поля, которое мы сейчас с таким трудом и сложно­стями хотим очистить. Мы не
можем не сделать этого во имя перест­ройки, ради утверждения нового
политического мышления, для восста­новления чести социализма, попранного
сталинизмом».
Нарушение
принципов международного права со стороны, как Гит­лера, так и Сталина в один
из самых напряженных периодов новейшей истории Европы не было случайным. Если
агрессивная политика Германии вытекала из теории и практик фашизма, то решающую
роль в принятии Советским Союзом мер, противоречащих ленинским принци­пам его
внешней политики, сыграли те деформации, которые определя­ли тогда обстановку в
стране и сделали возможным сговор тогдашнего ее руководства с фашизмом.
            В результате были
утеряны многие из тех важных достижений во внешнеполитической области, которых
Советский Союз добился в пред­шествующие годы.
Проблема обеспечения безопасности в Европе накануне Второй мировой войны Тула Россия Туле. Внешняя политика СССР и международные отношения в канун второй мировой войны Появление. Международные отношения и внешние политики СССР в е годы и в начале мировой войны. Международные отношения и внешняя политика России накануне Первой мировой войны. Попытки СССР заключить союз с Францией и Англией накануне второй мировой войны. Внешняя и внутренняя политика европейских стран накануне Второй мировой войны. Внешняя политика СССР и международные отношения в канун второй мировой войны. Международное положение и внешняя политика ссср начало второй мировой войны. Основные этапы советской внешней политики накануне Второй мировой войны. Что представляло собой советское общество накануне Второй мировой войны. Какие принципиальные установки определяли внешнюю политику СССР в г г. СССР в системе международных отношений накануне Второй Мировой войны. Международные отношения ссср накануне второй мировой войны. Сколько артикулов бы ло в договоре между германией и ссср. Международные отношения накануне ой мировой войны кратко.

      ©2010