Поэзия возвышенного и героического у Батюшкова - (реферат)

Дата добавления: март 2006г.

    Поэзия возвышенного и героического у Батюшкова

Константин Батюшков прожил по меркам века ушедшего жизнь долгую, но имел несчастливую и драматическую судьбу. Тридцати трех лет от роду болезнь его души приняла необратимый характер, и, неизлечимо больной, он провел вторую половину своей жизни, отгородившись от мира черным занавесом безумия. В 1830 году его навестит младший его товарищ Александр Пушкин. Батюшков его не узнает. В том же году Пушкин напишет: “Не дай мне Бог сойти с ума.... ”

Часто в своих стихах Батюшков зовет себя “певцом любви”. Это обман, а скорее, заблуждение относительно самого себя. Муза поэта изображает нам все, что угодно: тени друзей, судьбы мира, извлекает из античной мифологии образы богов и героев, мыслит о судьбе, свободе, силе, рисует величественные пейзажи, но интимные переживания, чувства, сопутствующие им, - редкие гости на страницах его книг. А если и появляются, то Батюшков так искусно драпирует их в мифологические одежды, так изысканно и туманно передает их, что трудно разглядеть истинные переживания его лирического героя. А чего же еще ждать от этого странного человека, героя Отечественной войны, пережившего отчаяние в сожженной Москве и триумф победы в Париже. Он и Пушкину, тогда еще лицеисту, советовал не увлекаться “безделками”, а тратить время на темы важные, героические.

Итак, Константин Батюшков, человек внешности совершенно не геройской, а скорее заурядной, но внутренне совершенный герой, в своей поэзии пытается мыслить категориями возвышенного, что позволяет, по мысли поэта, наиболее адекватно изобразить порядок вещей и событий в мире. Вот, например, отрывок из стихотворения “Воспоминание”:

    И в зеркальных водах являл весь стан и рощи,
    Едва дымился огнь в часы туманной нощи
    Близ кущи ратника, который сном почил.
    О, Гейльсбергские поля! О холмы возвышенны!
    Где столько раз в ночи, луною освещенный,
    Я, в думу погружен, о родине мечтал.

В приведенном отрывке есть все, что необходимо для такого рода произведений: и напыщенные переносы ударений, превращающие строфы в подобия ребусов, и искажения слов, и державинская медь окончаний и рифм, и неоправданно длинные речевые периоды - словом, все то, что отвечало эстетике жанра. И вместе с тем внутренняя музыка стихов, их неповторимый звук, какая-то неземная, католическая торжественная их поступь не оставляют возможности усомниться в том, что Батюшков - поэт истинный и высокий. И конечно, ему дано знание своей судьбы. Еще в двадцатилетнем возрасте он напишет:

    Как ландыш под серпом убийственным жнеца
    Склоняет голову и вянет,
    Так я в болезни ждал безвременно конца
    И думал: Парки час настанет.

Возвышенное и героическое в их обыденном понимании представляют собой личное мужество поэта, который осознал трагическое содержание жизни. Свои чувства и переживания он выражал в доступном ему языке и образах. Его гений не развился до пушкинского. Не изобретая в поэзии ничего нового, пользуясь исключительно подручными средствами, из того материала, который позволял сочинять лишь баллады и оды, он выстраивает изящные и психологически тонкие сюжеты, которые и сейчас обладают каким-то очень актуальным, современным звуком. Я чувствую: мой дар в поэзии угас,

    И Муза пламенник небесный потушила;
    Печальна опытность открыла
    Пустыню новую для глаз,
    Туда меня влечет осиротелый Гений,
    В поля бесплодные, в непроходимы сени,
    Где счастья нет следов,
    Ни тайных радостей неизъяснимых снов.

Подобное чувство звука в наше время имел, пожалуй, только Бродский, и поэтому иногда кажется, над плечом его парит тень Батюшкова.

Многое соединилось в его судьбе: и личная драма, и личная неустроенность человека необеспеченного, для службы не созданного, беспокойного. Миссия поэта ни славы, ни денег не сулила. И тогда истинное героическое содержание жизни стало единственным ее содержанием. Батюшков не сфальшивил ни в одном стихотворении. Возвышенная его Муза возлежит на терниях реальности. Какими бы литературными штампами и приемами ни маскировал ее поэт - острые шипы выпирают и терзают его душу.

    Исполненный всегда единственно тобой,
    С какою радостью ступил на брег отчизны!
    “Здесь будет, - я сказал, - душе моей покой,
    Конец трудам, конец и страннической жизни”.
    Все сбылось.

Рисунок середины прошлого века: спиной к зрителю у открытого окна невысокий, коротко остриженный человек в долгополом сюртуке и ермолке - все неподвижно и скованно, как будто время остановилось. Это Константин Батюшков.