Лермонтов - боренье с демоном - (реферат)

Дата добавления: март 2006г.

    Лермонтов: боренье с демоном

Этот великий русский поэт навсегда останется юношей в памяти бесчисленных благодарных читателей. Пушкин, по преданию, назвал его мальчиком, который пойдет далеко. "Он характером был моложе, чем следовало по летам", - вспоминал о поэте современник. А между тем Михаилу Юрьевичу Лермонтову (1814 - 1841) в день последней дуэли было уже двадцать шесть лет. В этом весьма зрелом для героической эпохи возрасте русские мужчины достигали иногда генеральских эполет, становились героями наполеоновских и кавказских войн, государственными мужами и вождями антиправительственного заговора, знаменитыми поэтами и уж во всяком случае отцами семейства. А Лермонтов так и остался вечным, не очень добрым мальчиком русской литературы.

Даже последняя гибельная дуэль его кажется случайностью и ребячеством, неожиданно трагическим следствием обычной в юнкерской среде школярской шалости. Но все мы вослед за замечательной, героической бабушкой Елизаветой Алексеевной Арсеньевой любим трудного гениального ребенка российской словесности, с детских лет приросли к нему болеющей, неравнодушной душой. Ибо видим, как юный поэт одинок, несчастлив и беззащитен, что он весь был борьба. И знаем, что никто другой в России не мог написать удивительные, прочувствованные строки тоски и веры:

    В небесах торжественно и чудно!
    Спит земля в сиянье голубом....
    Что же мне так больно и так трудно?
    Жду ль чего? Жалею ли о чем?

В судьбе каждого великого писателя есть некая тайна, вещие нелепости и совпадения, странные опасности, ловушки и предзнаменования. Лермонтов не случайно написал рассказ "Фаталист", интересовался разного рода предсказаниями, приметами (вспомним падение Грушницкого перед дуэлью) и физиогномическими гаданиями Лафатера. Он появился на свет в богатой, но несчастной, распавшейся, неблагополучной дворянской семье, где упрямый дед его, тоже Михаил, отравился назло нелюбимой властной жене прямо за новогодним столом (а та имела жестокость сказать о муже и отце любимой дочери: "Собаке собачья смерть", не ведая, что эти жуткие слова потом скажет царь об ее убитом внуке), рос без изгнанного из дома отца и рано умершей матери, и уже при рождении мальчика акушерка неожиданно предрекла, что он не умрет своей смертью.

Говоря о поэте, знавший его Гоголь нашел верные слова - "какая-то несчастная звезда". Тень неудачи, предвестницы трагедии, всегда омрачала короткую жизнь Лермонтова. Норовистая лошадь разбила бесшабашному юнкеру ногу, сделав его похожим на хромого лорда Байрона. Он проигрывал во всех играх и состязаниях, даже в катании пасхальных яиц, и лишь неудачное падение ловкого француза Баранта в решающем выпаде спасло раненого поэта на первой дуэли. В кровавой резне при речке Валерик Лермонтов и разжалованный декабрист Лихарев неспешно прогуливались под огнем, споря о Канте и Гегеле, и чеченская пуля сразила декабриста, как бы предупреждая поэта, но тот понесся верхом прямо на завалы и вещего свиста смерти не услышал. Перед последней кавказской ссылкой Лермонтов отправился к знаменитой гадалке А. Ф. Кирхгоф, и та сказала: в Петербурге ему вообще не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, "после коей уж ни о чем просить не станешь". На перекрестке кавказских дорог беспечный поручик сам решил погадать, еще раз пошутить с судьбой, подбросил полтинник, и вышло ему ехать в Пятигорск. Убил его там на дуэли отставной кавалерист, который, по некоторым данным, не умел стрелять из пистолета. Поэт, так любивший и понимавший Восток и Кавказ, умер на перекрестке мировых дорог и великих культур, похоронен на границе между Западом и Востоком (в Тарханы гроб отвезли позднее), и отпевали его католический патер, лютеранский пастор и православный священник, причем последний оказался трусливым и корыстолюбивым. И всегда Лермонтов упрямо шел навстречу любой опасности, скандалу, ненужной ссоре, играл со смертью, торопил судьбу, спешил жить и творить.

В истории русской классической литературы Лермонтов так же трагически одинок, стоит особняком, вдали от тогдашних поэтических школ, кружков и течений. Этого великого поэта трудно назвать профессиональным литератором уже хотя бы потому, что он спокойно брал и использовал в своей поэзии чужие строки и образы. Его заметил и оценил Пушкин, приветствовали Жуковский, И. И. Козлов, А. С. Хомяков, Е. П. Ростопчина, Белинский, Гоголь, славянофилы, но Лермонтов не вошел ни в один из литературных кружков. Поэт назвал себя "неловким дебютантом" в литературе и совсем не походил на писателя. Гений и прекрасное образование не могли заменить ему требовательную среду творческого общения, советы единомышленников и друзей, нападки врагов, печатание в альманахах и журналах, продуманное собирание своей поэтической книги. Это тем более бросается в глаза, что вся тогдашняя словесность исторически вышла, в сущности, из одной школы - русского романтизма, родилась во взаимных уроках, кружковых обсуждениях, журнальных и салонных спорах, что и было отмечено Белинским в "пушкинском" цикле статей. Но в конце тридцатых годов романтизм был уже на излете, и поэтому приход в литературу романтика Лермонтова, к тому же поэта явно непрофессионального и откровенно подражавшего многим кумирам прежних лет (от безнадежно устаревших Шиллера и Байрона до Дениса Давыдова), выглядел как явление незаконное и в чем-то запоздалое. Критика забыла даже, что у Лермонтова были такие разные, но несомненные предшественники, как Грибоедов и Д. В. Веневитинов, и что он спокойно переписывал Байрона и Гейне. Однако явление это оказалось настолько самобытным и мощным, что Лермонтов сам стал целой литературной школой, с которой мы и сегодня должны считаться. Ибо есть уходящий романтизм, есть нарождающийся реализм, есть межеумочная, но необходимая "натуральная школа" - и рядом с ними великий писатель Лермонтов, который не равен ни одному из этих близких, родственных ему явлений. И здесь загадочный юноша совершил, казалось бы, невозможное: своей личной волей продлил жизнь романтизма и одновременно создал произведения огромной реалистической силы и глубины, возродил русский роман ("Герой нашего времени") и драму ("Маскарад"), заставил уставших от романтических поэм читателей выучить наизусть "Демона" и "Мцыри". Прав был критик В. П. Боткин, с изумлением и восторгом писавший Белинскому: "Титанические силы были в душе этого человека! "

Ключевое слово здесь - "человек". Кто же был этот странный юноша, неведомый избранник? Ведь он стал таковым совершенно сознательно, знал цену своего рокового избранничества:

    Что без страданий жизнь поэта?

............................................................................

    Он хочет жить ценою муки,
    Ценой томительных забот.
    Он покупает неба звуки,
    Он даром славы не берет.

Что и говорить, цена была им заплачена большая, и дело не только в ранней гибели. И все же есть большая разница между школьным мифом о бунтаре Лермонтове и реальным человеком, носившим эту старинную дворянскую фамилию. Наше лермонтоведение досконально изучило и документально описало историю правительственных гонений и светской травли, которым поэт, безусловно, подвергался с юных лет (см. полезный свод этих данных в известной книге Э. Г. Герштейн). Но навряд ли стоит видеть в короткой, стремительной жизни Лермонтова одну сплошную трагедию, цепь страданий, вечные козни высшего общества, репрессии императора и его жандармов. Жизнь эта стремительна, явно богата впечатлениями, событиями, встречами, любовью, творчеством, молодостью, славой, мальчишеской шаловливостью, невероятной жаждой всех радостей бытия; светлая ее сторона перевешивает темную. Иногда кажется даже, что судьба Лермонтова была счастливой, пусть счастье это и было коротким, погибельным. После дуэли с Барантом поэт сам попросился на Кавказ, и Белинский удивлялся беззаботному изгнаннику: "Душа его жаждет впечатлений и жизни". Поэтому стоит напомнить о реальном человеке, который стоит за мифом о Лермонтове. Он происходил из семьи служилой (родоначальником ее стал шотландский наемник), суровой и консервативной и, следственно, был патриотом и верующим. "Хотя он и не отличался особенно усердным выполнением религиозных обрядов, но не был ни атеистом, ни богохульником", - вспоминали о поэте и добавляли, что бабушка подарила ему целый иконостас, в дорогих окладах, с каменьями и жемчугами. Лермонтов - балованное дитя старого русского дворянского уклада екатерининских времен (именно поэтому бабушка хотела видеть его только гвардейцем, не понимая, что времена изменились и гвардия измельчала). Безмерная любовь жестокой и неумолимой крепостницы Арсеньевой к болезненному и своенравному внуку принимала все обычные формы "барства дикого": потешное войско, олень и лось домашнего зверинца, кулачные бои, театр марионеток, походы в лес, красивые горничные для подрастающего Мишеньки, домашние учителя-иностранцы, все лучшее, что могла дать тогдашняя система просвещения, благородный пансион, Московский университет, привилегированная школа гвардейских подпрапорщиков и юнкеров. И главное - деньги и связи семьи Арсеньевых-Столыпиных, в родстве с которой находились "оппозиционные" вельможи Н. С. Мордвинов и М. М. Сперанский. Они открыли юноше двери в лучший гвардейский полк и высший свет. А вот далее немалая власть бабушки-заступницы закончилась, и все стал определять чрезвычайно сложный, закрытый, неровный характер гениального мальчика, который, как известно, и есть судьба. Эта самобытная сильная личность была движима неповторимым переплетением безошибочно подобранных противоположностей, центром которого было одинаково беспощадное отношение к другим людям и к самому себе. Поэтому мы никак не можем ее поймать, остановить и понять до конца, всегда поэт закрыт, прячется, неуловим, смеется над попытками его разгадать. "Характер Лермонтова был характер джентльмена, сознающего свое умственное превосходство; он был эгоистичен, сух, гибок и блестящ, как полоса полированной стали, подчас весел, непринужден и остроумен, подчас антипатичен, холоден и едок", - говорил современник. Но надо прислушаться и к Гоголю: "Но никто еще не играл так легкомысленно с своим талантом и так не старался показать к нему какое-то даже хвастливое презренье, как Лермонтов". К сожалению, это правда, хотя, понятно, не вся.

Характер этот и породил стремительную, напряженную, страстно-риторическую поэзию Лермонтова, стал ее беспокойным лирическим героем, и этот очищенный от житейского сора художественный образ беспощадного блестящего резонера и вдохновенного мечтателя мы чаще всего имеем в виду, говоря об авторе лирики. А реальный Лермонтов был все же другим, и, как пишет современник, "у него не было чрезмерного авторского самолюбия". На литератора он совсем не походил. Да, характер тяжелый, беспокойный, "несходчивый", злой быстрый ум и резкий язык, товарищи его не любили, ибо всех он видел насквозь, всем в лицо говорил реальную правду: "Он преследовал их своими остротами и насмешками за все ложное, натянутое и неестественное, чего никак не мог переносить". Но стоит вспомнить и мнение Руфина Дорохова: "Лермонтов, при всей своей раздражительности и резкости, был истинно предан малому числу своих друзей, а в обращении с ними был полон женской деликатности и юношеской горячности". Поэт душу имел добрую, в живых черных глазах его было нечто чарующее. Любил и жалел русского солдата, своим вернувшимся отставникам в Тарханах дал землю и лес для строительства, несмотря на протесты скупой бабушки.

В кавказских походах Лермонтов разительно менялся, был прост, искренен, спал на голой земле, ел со своими "охотниками"-головорезами из одного котла. "Славный малый, честная, прямая душа", - восклицал известный дуэлянт и озорник Р. Дорохов. "Отменное мужество и хладнокровие" (характеристика из рапорта его командира, генерала А. В. Галафеева) поэта, командовавшего в Чечне летучим конным отрядом, были всем известны, он умел рубиться черкесской шашкой и большим кинжалом, превосходно стрелял из пистолета, что помогало в рукопашных боях с горцами на лесных завалах. Как и все его друзья-офицеры из "кружка шестнадцати", Лермонтов был убежденным "ермоловцем", он видел всю необходимость и оправданность умной планомерной жестокости великого завоевателя Кавказа, воспел его, но и весьма сурово ответил на все понятные сетования обиженного и обойденного наградами полководца:

    Великий муж! здесь нет награды
    Достойной доблести твоей!

Так ответить седому герою 1812 года мог только боевой офицер-кавказец, знавший цену многолетней кровавой бойне в горах. В этой жестокой школе воспитался солдат и поэт. Самый облик его и склад мысли преобразились на "златом Востоке, стране чудес". Увидевший его после десятилетней разлуки поэт В. И. Красов говорил: "Как он изменился! Какое энергическое, простое, львиное лицо". Лермонтов был невысок, кривоногий, сутулый, ширококостный, очень плечистый, с сильными руками, ловкий. Ему собственная наружность не нравилась: "Душа поэта плохо чувствовала себя в небольшой коренастой фигуре карлика" (В. И. Анненкова). И тем не менее невзрачный маленький гусар любил женщин разных сословий и имел у них успех. Отлично ездил верхом. Руки красивые, выхоленные. Был человеком большого света, душой общества, галантным кавалером, непременным участником всех пикников и вечеринок, любил появляться в театрах, маскарадах, гостиных и будуарах, на балах Московского благородного собрания среди дам высшего общества и чиновных стариков, одет был всегда безукоризненно. Убийца его вспоминал: "Танцевал он ловко и хорошо".

"Я редко встречал человека беспечнее его относительно материальной жизни", свидетельствовал другой современник. Но это была понятная беспечность умного, безукоризненно воспитанного дворянина, выросшего в богатой семье и с детства ни в чем не знавшего отказа. Лермонтов держал, как и положено гвардейскому офицеру, отличных верховых и выездных лошадей и только за строевого жеребца заплатил полторы тысячи рублей серебром - деньги по тем временам огромные. Любил хорошо поесть, держал своего повара, обедал только дома, ему и неизбежным гостям всегда готовили пять-шесть блюд и мороженое. Вино и чеченский чихирь пил, но хмельные напитки не оказывали на него обычного своего действия сказывался особый нервический склад, огромное внутреннее напряжение. У храбреца Лермонтова не было обыденной выдержки и терпения, необходимых для строевого офицера мелочно-формальных николаевских времен. Не был он расположен и к точным наукам. Зато обожал слушать московских цыган, когда знаменитый хор Ильи Соколова приезжал в Петербург.

Ни один портрет Лермонтова не похож, художники так и не смогли запечатлеть это неуловимое, непрестанно меняющееся лицо, не говоря уже о ежесекундных движениях страстной души и деятельного творческого ума. Но говоря о поэте, все использовали одинаковые выражения - "сила", "мощь", "могучее дарование". Иван Тургенев писал: "В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз". В. И. Анненкова говорила о том же: "У него был злой и угрюмый вид, его небольшие черные глаза сверкали мрачным огнем, взгляд был таким же недобрым, как и улыбка". Даже смех поэта, громкий и пронзительный, был неприятным и недобрым. Соученик запомнил, что поэт сидел на лекциях и занятиях всегда отдельно, его внутреннее превосходство ощущалось всеми: "Ядовитость во взгляде Лермонтова была поразительна".

Лермонтов еще в военной школе стал коноводом молодой гвардейской оппозиции, позднее вокруг него сложился знаменитый "кружок шестнадцати", и один из участников вспоминал: "В своем обществе это был настоящий дьявол, воплощение шума, буйства, разгула, насмешки". Значение этого кружка "золотой молодежи" и особенно его политическая оппозиционность сильно преувеличены в лермонтоведении, отсюда вышли николаевские фельдмаршалы, наместники Кавказа и Польши, генерал-адъютанты, министры, польские магнаты. Лучшие из очень неглупых и образованных шалунов и фрондеров, разумеется, ушли рано, погибли на дуэлях и кавказской войне. Ограниченность и несостоятельность этих декоративно красивых, изысканно благородных "лучших" дворян, блестящих гвардейских офицеров, будущих Вронских потом показал И. С. Тургенев в своем Павле Петровиче Кирсанове, всю жизнь потратившем на беспокойную страсть к странной женщине - все той же графине Воронцовой-Дашковой. И здесь Лермонтов - первый, ибо он, конечно же, выше и лучше ограниченной внешними красивыми формами, светскими правилами и казарменными условностями гвардейско-офицерской среды, в которой ему пришлось жить и умереть.

Напомним, что и здесь положение Лермонтова было достаточно шатко и двусмысленно: его родство, состояние и связи делали его завидным женихом для московской небогатой дворянки Е. А. Сушковой, но немного значили в мнении новой николаевской знати и петербургского "большого света", царства лицемерия, лжи, предательств, мелочных условностей, всяческой посредственности и фарисейства. Дворянин и гвардеец А. В. Дружинин это хорошо понимал: "Лермонтов принадлежал к тому кругу петербургского общества, который составляет какой-то промежуточный слой между кругом высшим и кругом средним, и потому и не имеет прочных корней в обоих".

Людей большого света раздражали независимая манера Лермонтова держаться, дерзкие насмешки и вмешательство в их важные тайные дела. Даже об умных и просвещенных Карамзиных и их великосветской компании родственница поэта говорила: "Миша для них беден". Здесь поэта любили и понимали, но считали, что он слишком рано стал знаменитым. А граф и светский литератор-дилетант В. А. Соллогуб, муж известной красавицы, приписавшей себе одно из лучших стихотворений поэта, позволил себе утверждать, что Лермонтов вовремя умер. Потому и было сказано об увлекавшемся всеми этими светскими красавицами, девицами и дамами поэте: "Как его не понимали эти барыни и барышни, которые только и думали, что об амуре и женихах! " Но и просвещенные мужчины большого света были не лучше: свидетельство - сатирическая повесть того же Соллогуба "Большой свет", где Лермонтов изображен бедным и недалеким армейским офицериком, лезущим в высшее общество.

Среда и сделала жизнь великого русского поэта каким-то трагическим вариантом судьбы штатного гвардейского озорника, все время нарушавшего какие-то законы и правила и наказываемого за это. Он родился в Москве в 1814 году, вырос без рано умершей несчастной матери в пензенском селе Тарханы, ездил с бабушкой в Москву и на Кавказ, гостил у униженного и изгнанного отца (этой разлуки мальчик не простил ни ему, ни бабушке), осенью 1827 года переехал в Москву и на следующий год зачислен полупансионером (то есть бабушка каждый день привозила и увозила мальчика) в Московский университетский благородный пансион - закрытое учебное заведение при университете. Здесь он начал писать стихи, научился играть на скрипке. В 1829 году начат "Демон". В 1830 году Лермонтов сдал экзамены и принят в Московский университет. Он много пишет и начинает печататься. Одинокий отец его умер от чахотки в своем маленьком имении. В 1832 году юноша вышел из университета и переехал с бабушкой в Петербург, держал экзамены и принят в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. В 1834 году он произведен в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка. В 1837 году после гибели Пушкина Лермонтовым написано знаменитое стихотворение "Смерть Поэта", автор сразу стал всем известен, был арестован, по высочайшему повелению переведен тем же чином в армейский полк на Кавказ. Во время визита императора в Тифлис Лермонтов был прощен и возвращен в гвардию. В начале 1838 года он прибыл в Москву, а затем и в Петербург. Поэт очутился в кругу Карамзиных, сблизился с друзьями покойного Пушкина (странно, что за поэта одновременно хлопотали Жуковский и А. Х. Бенкендорф), много писал и печатался, произведен в поручики. В феврале 1840 года столкновение Лермонтова с сыном французского посла Эрнестом де Барантом закончилось опасной дуэлью, легкой раной, арестом и новой ссылкой в армейский пехотный полк на Кавказ. После очередных знаменательных прощаний в Петербурге и Москве его ждали кровопролитные бои и походы в Чечне. В 1841 году отличившийся в сражениях поэт получил двухмесячный отпуск и прибыл в Петербург. Его снова выслали за "неприличные и дерзкие" появления на светских балах, снова друзья провожали поэта. В мае Лермонтов приехал на лечение в Пятигорск и 15 июля был убит на дуэли отставным кавалергардом Н. С. Мартыновым. Здесь, казалось бы, не находится место и время для творчества. Можно понять лейб-гусара А. И. Арнольди, наблюдавшего за Лермонтовым: "Сидит, сидит, изгрызет множество перьев, наломает карандашей и напишет несколько строк. Ну разве это поэт? " Обычная опись суетной жизни столичного гвардейца: юнкерские недобрые шалости, весьма бесцеремонное и безответственное обращение с девушками, постоянные нарушения воинского устава и формы одежды, скучные караулы и парады, картеж с весьма значительными проигрышами, летние лагеря, обычная для русской армии резня с чеченцами и опасные карательные экспедиции в горах Кавказа, неизбежное лечение вполне здорового молодого мужчины на водах с обязательными любовными приключениями, офицерские ссоры и дуэли, эта жестокая дворянская игра скучающих людей со своей и чужой жизнью. Где здесь могут быть обдуманы и спокойно созданы "Герой нашего времени", "Бородино", "Маскарад", "Воздушный корабль" и прочие шедевры, ныне вошедшие в четырехтомное академическое собрание сочинений Лермонтова?

Однако все это было написано, и как написано! И именно этим молодым человеком, гусарским офицером, именно посреди шумного светского бала и формального казарменного быта, столичного театра и маскарада, боев с горцами и кавказских пикников с местными дамами и девицами. Иногда творческие озарения приходили к поэту за карточным столом:

    И часто мысль гигантская заводит
    Пружину пылкого ума....

Лучше всего писалось ему под арестом. Вспомним один только эпизод этой жизни: едучи на роковую дуэль, Лермонтов рассказал своему секунданту М. П. Глебову о замысле романа "из времен смертельного боя двух великих наций, с завязкою в Петербурге, действиями в сердце России и под Парижем и развязкою в Вене". А ведь это "Война и мир", историческая эпопея, задуманная задолго до Льва Толстого и к тому же интереснее, с полным пониманием эпохи и жанра! Да, это молодой силач, для которого не существовало невозможного в литературе, и не только в ней.

Мы встречаемся здесь с совершенно новой, неожиданной творческой психологией. Жуковский, его ученик Пушкин и поэты пушкинской поры считали, что жизнь и поэзия - одно, неделимое целое. Лермонтов решительно разделяет реальное бытие поэта и его творчество: "Но песнь - все песнь; а жизнь - все жизнь! " Разумеется, он тоже романтик и великий лирический поэт, и потому лермонтовская поэзия автобиографична. Его лирическая смелость предваряет и превосходит Фета, романсы Лермонтова передают тончайшие движения подлинных чувств. Но это совсем другое воззрение на реальное бытие конкретного человека и его отражение в творчестве. Жуковский, с большим интересом и доброжелательностью наблюдавший за развитием лермонтовского дарования, определил его сущность одним метким словом - "безочарование".

Таков характер переходной эпохи, наставшей после смерти Пушкина и закончившейся в 40-е годы с приходом новой литературной молодежи во главе с энергичными и целеустремленными "левыми" идеалистами-демократами Белинским и Герценом. После "очарованного там" самого Жуковского и простодушного байронического разочарования 20-х годов явилось усталое отчаяние полных сил и способностей молодых людей, ощутивших безысходность их вполне обеспеченной жизни (как говорил Арсений в "Боярине Орше", они "в цепи существ давно едва ль не лишнее звено"), презирающих это бесцельное существование и перебирающих воспоминания о маленьких повседневных страданиях своего не очень богатого прошлого. "Настоящее кажется им жалким и ничтожным", - верно сказал Лермонтов и добавил: "В грядущем счастия так мало". Он и стал выразителем и главным поэтом этого поколения и этой эпохи. Именно Лермонтов сказал в "Маскараде" о языке поэзии: "Как дикарь, свободе лишь послушный, не гнется гордый наш язык". Таков сам поэт, таков его лирический герой, высказавший душу и мысли "потерянного" поколения молодежи. Человек 40-х годов, литератор В. П. Боткин, прочитав лермонтовское стихотворение "Договор", сразу понял эту силу стоического отчаяния, протеста и отрицания: "Какое хладнокровное, спокойное презрение всяческой патриархальности, авторитетных, привычных условий, обратившихся в рутину.... Дух анализа, сомнения и отрицания, составляющих теперь характер современного движения, есть не что иное, как тот диавол, демон.... Лермонтов смело взглянул ему прямо в глаза, сдружился с ним и сделал его царем своей фантазии, которая, как древний понтийский царь, питалась ядами". Так был понят знаменитый, многосмысленный и, безусловно, автобиографический образ из итоговой и именно поэтому незавершенной поэмы "Сказка для детей":

    Мой юный ум, бывало, возмущал
    Могучий образ. Меж иных видений,
    Как царь, немой и гордый, он сиял
    Такой волшебно сладкой красотою,
    Что было страшно.... и душа тоскою
    Сжималася....

Однако если бы поэзия Лермонтова этим образом исчерпывалась бы и объяснялась, то мы имели бы русского Гейне или очередного гвардейского Мефистофеля, не более того. Гений Лермонтова несравненно выше и богаче. Да, поэт говорил: "Мной овладел демон поэзии". Но в лирике его нет мрачного демонизма, есть образ надежды - "луч зари, прекрасный, чистый и живой, как счастье жизни молодой". Такие лучи поэтической памяти о близком, но невозможном счастье пронизывают любую тьму, этим светом, воспоминанием о небесной лазури и райских звуках живет вечно молодая лермонтовская лирика. Она все время стремится вверх, движима небывалой по силе творческой энергией и жаждой жизненной деятельности. Другое дело, что в холодном мире обыденной жестокости, где человек с умом и сердцем унижен и раздавлен, оказался в жизненном тупике, лирический герой запоздалой романтической поэзии не может быть ангелом, он постоянно ощущает давление "общего зла" и тьмы, отсюда его стоическое отчаяние и спокойная тоска, разуверение во всем, гордое презрение и сознательный демонизм всеобщего отрицания. И потому в стихотворении "Мой демон" сказано со значением: Собранье зол его стихия.

Уже с 1828 года этот странный "злой мальчик" начинает писать удивительные вещи, говорящие о весьма печальном умонастроении и тяжелом характере, "сумерках души". "Уныния печать", "коварства змии", "язык презрительных людей", "мой дух погас и состарелся", "умы и хладные и твердые как камень", "куча каменных сердец", "пасмурна жизнь наша", "но для меня весь мир и пуст и скучен", "остылая жизнь", "угрюмое уединенье", "мечтанье злое", "живу, как камень меж камней", "чуждый для людей", "без дружбы, без надежд, без дум, без сил", "сей жизни мрачное начало", "сердечная пустота", "печать проклятья", "изгнанник мрачный и презренный", "разбитое сердце", "ум.... безотрадный", "обманут жизнью был во всем", "как демон мой, я зла избранник", "изгнанник небес", "и целый мир возненавидел", "гордый, хоть презренный" - в этих и других лермонтовских образах высказана целая философия жизни, которая в своем зрячем отрицании и беспощадном критицизме была одинаково неприемлема и для декабриста М. А. Назимова, и для революционного демократа Белинского. Здесь, конечно же, много эффектной позы и хлесткой фразы, юношеского максимализма, но в мальчишеских обидах слышна и великая правда ранних прозрений и горьких глубоких мыслей. Лермонтов говорил:

    Есть чувство правды в сердце человека,
    Святое вечности зерно.

Это-то чувство правды и было подавлено и оскорблено в сердце целого поколения. Люди эти остались одни, без ангелов и надежды, им открылось "море зла" (К. Н. Батюшков), в душе их родились разуверение и "сердечная пустота". Стоит ли удивляться явлению демонов.... Но именно Лермонтов и его поэзия - великолепное доказательство того очевидного обстоятельства, что "потерянное" поколение послепушкинской молодежи не пожелало быть таковым, не отступило, не смирилось с навязываемой ему жизненной ролью вечных неудачников, мелких бесов и "шалунов". За "Демоном" у него неизбежно следует "Ангел". Иначе поэт не стал бы судьей этого поколения (см. его не такое уж шутливое послание "Булгакову"). Иначе не появилось бы великое и вечное "Бородино" (1837), поэма истинно народная по языку и мысли, которую каждый русский начинает именно "учить" в школе и помнит потом, хотя иногда и весьма смутно, всю жизнь.

Перечитайте "Ветку Палестины", "Узника", "Поэта", "Три пальмы", "Дары Терека", "Воздушный корабль", "Соседку", "Утес", "Русалку", "Спор", "Тамару", "Свиданье", "Тростник", "Морскую царевну" - где здесь демонизм, отчаяние и разуверение, беспощадные слова о немытой России, горечь "Думы", "И скучно и грустно" и "Родины"? Конечно, Лермонтов высказался и здесь, но написал произведения вполне объективные, и сегодня удивляющие живописной цельностью и подлинностью. Они живут самобытной поэтической жизнью, сразу отделившись от одинокого и горестного лирического героя. Очевидно, что такие вещи рождались в плодотворной борьбе с демоном отчаяния, одиночества и отрицания. Важно, что эти разные произведения Лермонтова стоят рядом, не могут быть прочитаны полно и правильно друг без друга. А это в свою очередь говорит о постепенном и верном развитии поэтического дарования.

Главной чертой лермонтовского творчества является именно борьба. Эта поэзия движима "бореньем дум", невероятной по силе и ярости жаждой жизни и деятельности, могучей энергией творчества. "Мой дух бессмертен силой", говорил поэт и называл свой гений "деятельным". "Так жизнь скучна, когда боренья нет", "всегда кипит и зреет что-нибудь в моем уме", "борьба рождает гордость", "мы боремся оба за счастье и славу отчизны своей", "я грудью шел вперед, я жертвовал собою" - все это написано не "изгнанником небес", а "еще неведомым избранником", пришедшим в русскую литературу с полным энергии, ума и страсти стихотворением "Смерть Поэта", чтобы ее оживить, противопоставить "вьюге зла" "лаву вдохновенья". Его стремительное, напряженное творчество всегда отличалось "бурным вдохновением". Для Лермонтова поэт - не просто выразитель "души пустынной", хотя и в этом была своя немалая правда, но прежде всего "царства дивного всесильный господин". Жажда бури, которую лермонтовский Арсений называет братом, говорит об огромной жизненной силе и надежде. Мощь мятущихся героев поэта такова, что они вступают в борьбу со стихиями, людьми и даже с самой неумолимой судьбой:

    Глазами тучи я следил,
    Рукою молнии ловил!

Во "всесожигающем костре" дивных страстей и уединенных печальных дум рождается эта удивительная энергия творчества. Силе образов помогает вдохновенное красноречие оратора и пророка. Чувствуешь, что молодой поэт словно летит, чему способствует продуманное вживление в ткань его стихотворений закругленных, замкнутых в себе стремительных фрагментов:

    Есть сила благодатная
    В созвучье слов живых,
    И дышит непонятная,
    Святая прелесть в них.

Прислушайтесь к взволнованному, вдохновенному голосу Лермонтова: Летают сны-мучители

    Над грешными людьми,
    И ангелы-хранители
    Беседуют с детьми.

Там, где есть такая внутренняя сила, такая молодость творческого духа, вера, надежда и любовь, такой деятельный гений, - там демоны отчаяния и одиночества отступают и начинает звучать слабый голос внутреннего человека, добившегося наконец своей красоты и правды. Белинский вспоминал, что Лермонтов "затевал в уме, утомленном суетою жизни, создания зрелые". Но уже то, что мы читаем сегодня, сделало автора "Демона" нашим вечным спутником и замечательным лириком, высказавшимся вполне. При первом же его явлении с красноречивой и страстной "Смертью Поэта" все поняли: вот несомненный и достойный наследник Пушкина. Именно таковы смысл и назначение поэзии и прозы великого русского поэта М. Ю. Лермонтова.