Паустовский К Г
Паустовский К.Г.
Коротко о себе
Родился я в 1892 году в
Москве, в Гранатном переулке, в семье жедезнодорожного статистика.
Отец мой, несмотря на
профессию, требовавшую трезвого взгляда на вещи, был неисправимым мечтателем.
Он не выносил никаких тягостей и забот. Очевидно, из-за этих своих свойств отец
долго не уживался на одном месте.
После Москвы он служил в
Пскове, в Вильно и, наконец, более или менее прочно осел в Киеве, на
Юго-Западной железной дороге.
Моя мать - дочь служащего на
сахарном заводе - была женщиной властной и неласковой. Всю жизнь она держалась
твердых взглядов”, сводившихся преимущественно к задачам воспитания детей.
Неласковость ее была
напускная. Мать была убеждена, что только при строгом и суровом обращении с
детьми можно вырастить из них “что - нибудь путное”.
Семья наша была большая и
разнообразная, склонная к занятиям искусством. В семье много пели, играли на
рояле, благоговейно любили театр. До сих пор я хожу в театр, как на праздник.
Учился я в Киеве, в
классической гимназии. Нашему выпуску повезло: у нас были хорошие учителя так
называемых “гуманитарных наук”- русской словесности, истории и психологии.
Литературу мы знали и любили и, конечно, больше времени тратили на чтение книг,
нежели на приготовление уроков.
Лучшим временем - порой
безудержных мечтаний, увлечений и бессонных ночей - была киевская весна,
ослепительная и нежная весна Украины. Она тонула в росистой сирени, в чуть
липкой первой зелени киевских садов, в запахе тополе и розовых свечах старых
каштанов.
В такие весны нельзя было не
влюбляться в гимназисток с тяжелыми косами и не писать стихов. И я писал их без
всякого удержу, по два-три стихотворения в день.
В нашей семье, по тогдашнему
времени считавшейся передовой и либеральной, много говорили о народе, но
подразумевали под ним преимущественно крестьян. О рабочих, о пролетариате
говорили редко. В то время при слове “пролетариат” я представлял себе огромные
и дымные заводы - Путиловский, Обуховский и Ижорский,- как будто весь русский
рабочий класс был собран только в Петербурге и именно на этих заводах.
Когда я был в шестом классе,
семья наша распалась, и с тех пор я сам должен был зарабатывать себе на жизнь и
ученье.
Перебивался я довольно
тяжелым трудом, так называемым репетиторством.
В последнем классе гимназии
я написал первый рассказ и напечатал его в киевском литературном журнале
Огни”. Это было, насколько я помню, в 1911 году.
С тех пор решение стать
писателем завладело мной так крепко, что я начал подчинять свою жизнь этой
единственной цели.
В 1912 году я окончил
гимназию, два года пробыл в Киевском университете и работал и зиму и лето все
тем же репетитором, вернее, домашним учителем.
К тому времени я уже
довольно много поездил по стране (у отца были бесплатные железнодорожные
билеты).
В 1914 году я перевелся в
Московский университет и переехал в Москву.
Началась первая мировая
война. Меня как младшего сына в семье в армию по тогдашним законам не взяли.
Шла война, и невозможно было
сидеть на скучноватых университетских лекциях. Я томился в унылой московской
квартире и рвался наружу, в гущу жизни, о которой так мало знал.
Я пристрастился в то время к
московским трактирам. Там за пять копеек можно было заказать “пару чая” и
седеть весь день в людском гомоне, звоне чашек и бряцающем грохоте “машины” -
оркестриона.
Трактиры были народными
сборищами. Кого только я там не встречал! Извозчиков, Юродивых, крестьян,
рабочих, толстовцев, молочниц, цыган, белошвеек, ремесленников, студентов,
проституток и бородатых солдат - “ополченцев”.
Тогда у меня уже созрело
решение оставить на время писание туманных своих рассказов и “уйти в жизнь”.
Я воспользовался первой же
возможностью вырваться из скудного своего домашнего обихода и поступил вожатым
на московский трамвай.
Поздней осенью 1914 года в
Москве начали формировать несколько тыловых санитарных поездов. Я ушел с
трамвая и поступил санитаром на один из этих поездов.
Мы брали раненых в Москве и
развозили их по глубоким тыловым городам. Тогда я впервые узнал и всем сердцем
и навсегда полюбил среднюю полосу России с ее низким и, как тогда мне казалось,
сиротливыми, но милыми небесами, с молочным дымком деревень, ленивым
колокольным звоном, поземками и скрипом розвальней, мелколесьем и унавоженными
городами - Ярославлем, Нижним Новгородом, Арзамасом, Тамбовом, Симбирском и
Самарой.
Во время работы на
санитарном поезде я слышал от раненых множество замечательных рассказов и
разговоров по всяческим поводам.
В 1915 году всю нашу
студенческую команду перевели с тылового поезда на полевой. Теперь мы брали
раненых вблизи места боев, в Польше и Галиции, и отвозили их в Гомель и Киев.
Осенью 1915 года я перешел с
поезда в полевой санитарный отряд и прошел с ним длинный путь отступления от
Люблина в Польше до городка Несвижа в Белоруссии.
В отряде из попавшегося мне
засаленного обрывка газеты я узнал, что в один и тот же день были убиты на
разных фронтах два моих брата. Я остался у матери совершенно один, кроме
полуслепой и больной моей сестры.
Я вернулся к матери, но
долго не смог высидеть в Москве и снова начал свою скитальческую жизнь.
Февральская революция
застала меня в глухом городке Ефремове бывшей Тульской губернии.
Я тотчас уехал в Москву, где
уже шли шумные митинги на всех перекрестках, но главным образом около
памятников Пушкину и Сковелеву.
Я начал работать репортером
в газетах, не спал и не ел, носился по митингам и впервые познакомился с двумя
писателями - другом Чехова Гиляровским, и начинающим писателем - волгарем
Яковлевым.
После Октябрьской революции
и переезда Советского правительства в Москву я часто бывал на заседаниях ЦИКа,
несколько раз слышал Ленина, был свидетелем всех событий в Москве в то небывалое,
молодое и бурное время.
Потом опять скитания по югу
страны, снова Киев, служба в Красной Армии в караульном полку, бои со всякими
отпетыми атаманами.
Из Киева я уехал в Одессу,
начал работать там в газете “Моряк” - пожалуй, самой оригинальной из всех
тогдашних советских газет. Она печаталась на обороте разноцветных листов от
чайных бандеролей.
В Одессе я впервые попал в
среду молодых писателей. Среди сотрудников “Моряка” были Катаев, Ильф,
Багрицкий, Шенгели, Лев Славин, Бабель, Андрей Соболь, Семен Кирсанов и даже
престарелый писатель Юшкевич.
В Одессе я жил у самого
моря, и много писал, но еще не печатался, считая, что еще не добился умения
овладевать любым материалом и жанром.
Вскоре мною снова овладела
муза дальних странствий”. Я уехал из Одессы, жил в Сухуме, в Батуми, в
Тбилиси, был в Эривани, Баку и Джульфе, пока, наконец, не вернулся в Москву.
Несколько лет я работал в
Москве редактором РОСТа и уже начал время от времени печататься.
Первой моей книгой был
сборник рассказов “Встречные корабли”.
Почти каждая моя книга - это
поездка. Или, вернее, каждая поездка - это книга.
После поездки в Поти я
написал “Колхиду”, после изучения берегов Черноморья - “Черное море”, после жизни
в Карелии и в Петрозаводске - “Судьбу Шарля Лонсевиля” и “Озерный фронт”.
Во время Великой
Отечественной войны я был военным корреспондентом на Южном фронте и тоже
изъездил множество мест.
У каждого писателя своя
манера жить и писать. Что касается
меня, то для плодотворной работы мне нужно две вещи: поездки по стране и
сосредоточенность.
В послевоенные годы я много
ездил по Западу, - был в Польше, Чехословакии, Болгарии, Турции, Италии - жил
на острове Капри, в Турине, Риме, в Париже и на юге Франции - в Авиньоне и
Арле. Был в Англии, Бельгии - в Брюсселе и Остенде, - Голландии, Швеции и мимоходом
еще в других странах.
|
