Хаим Бялик
Хаим Бялик
Ш. Гордон
Бялик
Хаим Нахман (1873—) — крупнейший представитель современной гебраистской (на
древнееврейском языке) литературы. Р. на Волыни в семье бедного корчмаря. Б.
вступил на литературное поприще в 90-х гг., когда определился процесс
социальной дифференциации еврейства. Одновременно с зарождением еврейского
рабочего движения буржуазный политический сионизм приходил на смену
палестинофильству и «духовному сионизму». Бялик связал свою лит-ую судьбу с
ростом буржуазной сионистской идеологии, развивавшейся под лозунгом нерушимого
единства еврейского народа. Это наложило на произведения Б. печать
одностороннего косного национализма. В своей поэзии Бялик звал в синагогу, хотя
большей частью потрясал основы «еговизма», патетически боролся против
наивно-персонифицированного Еговы. По выражению И. М. Нусинова, «все творчество
Бялика по существу является ярким, насыщенным глубокой скорбью, бунтом
еврейского мещанства против своего исторического бессилия». Примитивное
богоборчество поэта лишено философской значимости, а призыв в синагогу — в
сущности — утверждение фетишизированной поэтом «священной книги». Тяготение
Бялика к синагоге — стремление к философски прокламированной им в одной из
своих статей «галахе» (законности, разуму, активному реализму в еврейской
культуре (см. «Агада»)), которая в его поэзии потеряла свой реализм, свою
активность и превратилась лишь в консервативно-охранительное,
пассивно-романтическое начало. Но если в своей лирике Б. страшился эмоционально-динамической
стихии в еврейской культуре, ее «взрывчатых веществ», которые являются угрозой
национализму, то в своей прозе он приблизился к иным настроениям. В рассказе
«За оградой» Бялик изображает любовь еврейского мальчика Ноя и крестьянской
девочки Маринки; он вскрывает и подчеркивает глубокую естественность подобной
любви, — естественность тяготения людей
разных национальностей друг к другу. В другом рассказе он дает яркие картины
сближения в соответствующих бытовых условиях евреев и «не-евреев» (Петька,
Явдуха). Вся проза Б. полна глубоких жизненных инстинктов, нарастающей
эмоциональной стихии, подтачивающей замкнутость нации, и категорически отрицает
консервативную романтику национализма, нашедшую свое яркое выражение в его
поэзии. Пассивно-романтической оказалась прокламированная поэтом «активная»,
«реалистическая» «галаха», и исполненной творческого активного реализма стала
якобы пассивная, эмоциональная стихия — «агада» . Изображая «последнего»
корчмаря, вытесняемого полицейским режимом из деревни, Б. одновременно выявлял
углублявшиеся социальные противоречия еврейства: в образе «Арье-Бал’агуф» (Арье
кулак) он создал тип нарождающейся кулацкой буржуазии, терроризировавшей мелкую
буржуазию, которая все же уживалась с первой на началах шаткого компромисса. В
своей поэзии Б. воспринимал еврейскую нацию как неделимо целостный коллектив,
скованный библейскими традициями; в своей художественной прозе он остро ощущал
социальную дифференциацию еврейства. Это противоречие все более и более
углублялось. Он долго колебался между романтическими и реалистическими
элементами, неизменно подменяя их, и эти колебания достаточно выявляли
неустойчивую классовую природу его творчества. В результате — романтическая
поэзия Б. заглушила его реалистическую прозу, от которой он все более и более
отдалялся. Б. — преимущественно поэт, и как таковой замкнулся в свою романтику
консервативного национализма, которая по существу базируется на буржуазных
позициях, завуалированных идеей национального единства.
Основные
темы в поэзии Бялика: национальная катастрофа — погромы, бытовая сатира,
проблема исторической судьбы еврейского народа, космическая лирика на
национальном фоне и национальная лирика на космическом фоне. Б. «реставрировал»
пророческий стиль, но в поэтических произведениях, связанных с бытом, эта
«реставрация» потерпела полное крушение. В этом отношении особенно характерно
прославившее Б. «Сказание о погроме», отклик на кишиневский погром 1903. Б. дал
жуткую картину погрома, жалкой беспомощности евреев, избиваемых хулиганами. Но
в поэме нет никакой социальной перспективы, и вся мощь библейского слова
направлена не на вскрытие сущности национальной трагедии, а на бичевание жертв,
бессильных оказать сопротивление громилам. Б. «пророчески» проклинает забитых
лавочников, не пожелавших стать «маккавеями». Этот «пророческий» стиль здесь не
оправдан, он получил неверное применение. У пророков ненависть к обреченным
граничит с сильной, сокровенной любовью,
у Б. — ненависть на грани истерии: моментами поэт точно юродивый бьется в
бессильной ярости и презрении к жертвам. Пророки выражали веру в будущее всего
человечества, Б. не видит никакого выхода из положения. Поэт обобщил
кишиневский эпизод в трагедию национального бессилия, не узрел медленно
вскрывавшихся революционных потенций, не почувствовал нарастания еврейского
рабочего движения, новой социальной силы, шедшей навстречу русской революции. В
1905 социально созревшая еврейская рабочая масса героически реагировала на
волну погромов, организовала самооборону и самоотверженно отбивала не только
громил, но в некоторых случаях и царские «роты». Вот этот героизм еврейских
трудящихся Б. обошел полным молчанием, он не ощутил человеческого и
национального достоинства еврейской массы в периоды ее сознательных
социально-политических устремлений. Ближайшие годы после кишиневского погрома,
годы революции, опровергли и разоблачили «пророческий» стиль Бялика, доказали
его полную несостоятельность.
Художественной
высоты Б. достигает в своих образах «вечной пустыни» и воспоминаниях детства. С
образами «пустыни» связана у Б. проблема об исторических судьбах еврейского
народа: «Мертвецы пустыни» не воскресли в творчестве Б.
Чем
дальше, тем более суживался национальный кругозор Б., и национализм его
срастался с безвыходным пессимизмом. Он остается крайним пессимистом и
метафизиком, представляющим бытие еврейства лишь как статику, провидящим в
мучительной безнадежности «голод о Мессии», голод и жажду, никем и ничем не
утоляемые. И если у Б. есть какой-либо выход из национальной трагедии, то это только
«дедовская книга», обращенная им в религию без веры, религию, которую должно
бесконечно изучать, когда вера иссякла; она бальзамирована поэтом, превращена в
мумию, покоится надгробным памятником «Мертвецам пустыни»...
Б.
— крупный поэт с мощной языковой стихией, сложными ритмами и инструментовкой
библейской речи, творчески ее преобразивший. К недостаткам его стиля следует
отнести: некоторую превыспренность в форме риторических вопросов, слишком
частое употребление канонизированных библейских понятий и образов, как
«святость», «ангел» и др. Это зачастую придает его стилю оттенки риторического
гиперболизма. На русский яз. Б. переводили: К. Бархин, В. Я. Брюсов, Д. Выгодский,
Вл. Жаботинский, Вяч. Иванов, Л. Яффе, Ф. Сологуб, В. Ходасевич.
Список литературы
Х.
Н. Бялик, Песни и поэмы, перев. Вл. Жаботинского, СПБ., 1914
Сборн.
рассказов Бялика издан в Москве в 1918, в изд. «Сафрут»
см. Reisen Z., Lexikon fun der
jidischen Literatur, Presse und Filologie, т. I, Вильно, 1926.
|